Фронтовая жизнь не оставляла места для расписанных заранее «мероприятий», да и не были, думаю, они нужны — все на ходу, по горячим следам радостей и неудач. Беседа, в которой поворот ладоней изображал маневр, позицию атаки и сам удар, короткое собрание, доверительный разговор под крылом самолета служили одному: лучше подготовить летную молодежь к испытаниям завтрашнего боя. А каждый из наступавших дней этого жаркого лета вмещал так много, словно время опять притормозило свой извечный бег.
От нарвских рубежей немецкий флот оттягивался к Таллину, туда перенеслись и наши мысли. Еще в курсантскую пору, предвоенной зимой, мне довелось пробыть в этом городе несколько дней. Остались в памяти резко прочерченный над морем его готический профиль, центральная площадь с легкой, вознесшейся к небу ратушей, башни древнего Вышгорода. Но по-прежнему Таллин был далек, с нашего аэродрома он для «Илов» считался практически малодоступным. Хотя самые опытные штурмовики летали почти до самой эстонской столицы — с дополнительными бачками горючего, но на крайней черте возможного. Без запаса времени даже в несколько лишних минут, а кто знает, что случится в бою?
Однажды утром поступил приказ: настичь отходящие к Таллину вражеские корабли. Командир полка решил на сей раз доверить это задание летчикам достаточно зрелым, но не самым видным асам полка: надо было приучать молодежь к новым условиям.
— На пробу крыла посылаем вашу пару,— наставлял он командира звена Михаила Белякова и его ведомого Анатолия Набойченко.— Не зарывайтесь, держите оптимальный режим, выжимайте сполна каждую секунду — риск хорош тогда, когда он обоснован. И помните: ударить по кораблям у Таллина — значит, еще раз доказать, что и мы не лыком шиты, тоже можем кое-что сделать в операции, которая начинается. Ясно? От вас зависит — доказать.
Он так подчеркнул это дважды произнесенное слово, будто продолжал ранее начатый спор, отводя доводы осторожности и перестраховки. Может, и в самом деле ему нелегко далось принятое решение. Разобрав детально план полета, Степанян неожиданно для меня сказал:
— С Беляковым воздушным стрелком пойдет комсорг. Пусть потом всей комсомолии расскажет, что значит с умом летать. С умом!..
…Под нами море, чистое сегодня, как небо — словно грань стихий, войны и мира; берег давно растаял в этой бескрайней сини. Где-то слева — там, за Нарвой, войска Ленинградского фронта готовятся снова двинуться на Запад. Как и мы, к Таллину. Идем высоко, и потому кажется, что километры слишком медленно, неохотно остаются позади. А ведь уже сбросили подвесные бачки: опустошены до капли. Отправлено в штаб первое — по необходимости скупое, так диктует безопасность,— радиодонесение: «На траверзе Кунды. Кораблей пока нет».
Все дальше расстилается внизу ровное, спокойное полотнище моря. Эх, только бы не успели войти в порт эти корабли, если они действительно существуют! Атаковать врага в самой базе с ее мощным зенитным и истребительным прикрытием нам решительно запрещено: двум штурмовикам это просто не по силам. Неужели же напрасен долгий рейд и мы не сумеем подтвердить логикой боя расчет командира полка, его доверие?
Уже совсем недалеко Таллин, надежда на успех становится призрачнее. Но как раз в эти последние минуты, доступные для полета к цели, когда впору думать о возвращении, Беляков замечает: впереди по курсу, ближе к берегу, что-то движется. Да-да, несомненно, судно. Какое, пока трудно определить, но мы быстро сближаемся… Вот теперь ясно, что это тральщик, крупный тральщик, наверно, замыкающий в караване, за которым вдогонку нас выпустили. На корабле долго не обнаруживают воздушную атаку: конечно же, не ждут штурмовиков у самого Таллина. Но наконец разглядели: пенный след за кормой резко катится влево, навстречу самолетам потянулся острый пунктир огневой трассы. Только уже поздно!
— Бьем с ходу,— командует Михаил, и оба штурмовика, один за другим, будто связанные прочной нитью, выходят на боевое пикирование.
Сразу после удара — полный разворот, ведь запас полетного времени критически мал, только-только на возвращение. Тем более что надо еще «по пути» сфотографировать результат штурмовки, привезти таллинскую «визитную карточку». Бомбы пришлись в тральщик, что-то там горит, отбрасывая на воду красные блики; дым, подсвеченный пожаром и солнцем, накрывает корабль. Надо думать, этот дым виден из самого Таллина, и мы поспешно уходим, прижимаясь к морской глади — так надежнее, могут не заметить «мессеры», если уже поднялись: совсем близко, на аэродроме Юлемисто, расположилась их эскадра.
Возвращаемся, к счастью, без происшествий и с ходу же садимся — горючее иссякает. Быстро обрабатывают пленку, печатают кадры; вот теперь можно и вздохнуть спокойнее: все получилось здорово.
— Что ж, будем считать, тропинку проторили и для других,— сдерживая эмоции, суховато говорил на разборе полета подполковник Степанян, но по лицу видно было, что он доволен.— Можем и будем летать к Таллину!
Когда Таллинская операция началась, противник стал подтягивать флот в западную часть Финского залива, и опыт этого вылета очень пригодился. Вся наша дивизия поддерживала наступление на побережье. Потопила транспорт группа Александра Гургенидзе, другой отправил на дно Георгий Кузнецов, еще один тральщик пополнил личный боевой счет Юсупа Акаева… И войска от Нарвы уверенно шли вперед: 20 сентября взяли Раквере, на следующий день — Кунду, а 22-го выбили врага из самого Таллина.
В штабе полка поймали по радио передачу из Москвы, где гремел победный салют, и радостно было слушать торжественные слова приказа — благодарность выражалась и балтийским авиаторам. Но так уж устроена жизнь, а военная особенно: вместе с радостями она несет новые проблемы и заботы. Теперь, после освобождения эстонского побережья Балтики, достать врага из Куммолово ни на море, ни на суше «Илы» больше уже не могли. Снова нам предстояло перебазироваться. Куда? И сколько придется этого ждать?
В начале следующего месяца войска 1-го Прибалтийского фронта, развивая наступление из района Шяуляя, рванулись к морю, и 10 октября советские танки вышли на берег Балтики у Паланги (Палангена). Известие об этом почти сразу заслонило новое — освобождение Риги. Думалось, что где-нибудь там, на берегу Рижского залива, скорее всего и ждет нас новая база. Такая возможность меня привлекала особенно: в первую мировую войну под Ригой воевал против немцев отец, и уж не знаю, то ли генетическая память, если она существует, то ли его рассказы, сохранившиеся из впечатлений детства, волновали желанием, чтобы мы теперь отправились именно туда.
Однако логика войны диктовала на сей раз иное. Прорыв к Паланге, как саблей, рассек вражеский фронт. Группа гитлеровских армий «Север» — блокированные в Курляндии дивизии, оторванные от Восточной Пруссии,— теперь могла сообщаться с рейхом только морем. И это предопределило нашу дальнейшую военную дорогу: оседлать аэродромы в образовавшемся коридоре между Либавой (Лиепаей) и Мемелем (Клайпедой), чтобы взять под удар морские коммуникации врага.
— Верховное Главнокомандование считает важным скорейшую ликвидацию Курляндской группировки противника,— разъяснял новую обстановку, собрав партийный актив, начальник политотдела дивизии. — Но для этого пока нельзя выделить необходимые силы, поскольку еще более крупные стратегические задачи решаются на других фронтах. Фашистская армия в Курляндии должна быть прочно заблокирована, особенно с моря, и флоту поручено это обеспечить, чтобы вынудить ее к капитуляции. Отсюда ясно вытекает, что всю нашу политработу надо направить сейчас к одной цели: быстрее перебазировать полки к Паланге и немедленно включиться в боевую службу на новом месте.
Когда, выслушав подробный инструктаж, все стали расходиться, меня неожиданно вызвали к полковнику.
— Придется тебе взяться за другое дело,— без предисловий сказал он.— У нас выбыл в госпиталь Лебедев из дивизионной , ответственный секретарь. Решили тебя послать туда.
— Но, товарищ полковник, этой работы я совсем не знаю.
— Ничего, как говорится, не боги горшки обжигают. Научишься. Тем более что в газету пописываешь, сам видел под заметками твою фамилию. Донесения тоже навострился составлять. Иди к Лагошному, доложишь, в полк из политотдела уже сообщили, что забираем тебя.
Поистине война тасует судьбы, направляя многие из них в новое русло. Снова круто повернулась и моя военная судьба — именно это означал перевод в газету.
Редактор — старший лейтенант Владимир Лагошный, которого я уже немного знал, встретил добродушно, хотя и вздохнул, поняв, что прислали ему неопытного новичка.
— Газету можно любить, как человека,— сразу же выразил редактор свое кредо, и на его округлых, чисто выбритых щеках заиграла радостью прикосновения к любимой теме довольная улыбка.— У каждой газеты собственное лицо, ни с кем не спутаешь. Вот наша «За победу!» — маленькая, всего в четверть листа, а в дивизии, думаю, всем дорога. И ты об этом не забывай.
Достав из глубины видавшего виды чемодана книжку в синем переплете, Лагошный протянул ее мне:
— Познакомься, это о выпуске газеты. Учебник Вяземского, с гражданки еще берегу, ценная вещь для нашего брата. Пока время есть, подковывайся. Я-то ведь с первой группой в Палангу улетаю, а тебе придется эшелона ждать; все наше имущество,— он обвел рукой ящики со шрифтом, небольшую печатную машину — «американку», громоздкий радиоприемник,— железной дорогой пойдет. Когда еще вагоны подадут…
Даже на первый взгляд все в редакции, к чему ни присматривался, было новым, непривычным. И постоянно острый запах типографской краски, и наборные кассы, таившие в своих клеточках, казалось, какую-то скрытую мудрость, и тугие рулоны снежно-белой бумаги — сколько же на ней можно разного напечатать… Вот только как ее делать, газету? В учебнике много чего сказано про верстку, правку, шрифты. Но главного — как писать уже не прежние военкоровские заметки, а как Лагошный, который подписывал большие статьи и очерки романтичным псевдонимом «В. Лидин», там не нашел. И, отложив книжку, взялся за газетную подшивку. Верно ведь сказано, уж не помню кем: опыт сокращает нам познание быстро текущей жизни!
…Эшелон с тылами дивизии двинулся к Шяуляю в первых числах ноября. В проеме открытой двери нашей теплушки кружила, уплывала назад земля, перепаханная боями,— обугленные, посеченные рощи, буро-серое месиво незасеянных полей, разбитые станционные постройки рядом с останками взорванных вагонов. Сколько же человеческого труда, тепла, крови понадобится, чтобы ее оживить! Но и труд, и кровь по-прежнему забирал молох войны. Отсюда, из медленно тащившегося поезда, она представлялась грозным ураганом, который, набрав силу, пролетел над этой землей и, оставив скорбные раны, бушует сейчас на балтийском побережье у Мемеля, бушует и дальше — на всем огромном фронте, выгибающемся на Запад. Там ждут и нас, там наше место. Спеши, эшелон, спеши!
Сообщение появились сначала на .
Комментарии (0)