…Когда мы растаскали доставленные из Анапы бомбы, реактивные снаряды и ящики с патронами по стоянкам самолетов и я вернулся на командный пункт, там уже было поспокойнее. Степанян работал за столом с картой. Повернулся, глянул на часы, потом на меня: — Управились, это хорошо… А что еще скажешь? Идеи новые есть?
— Скоро поступит еще партия боезапаса, так что готовы опять помочь, товарищ командир.
— Помочь, конечно, придется. Но разве это идея? Спрашиваю, как воевать будем? Что комсомол предлагает?
Смотрит с прищуром, изучающе, словно мне должно быть известно, о чем он думает. Пожалуй, в самый раз рассказать про то, что мы еще в эскадрилье обсуждали, когда пришла первая весть о прорыве в Крым.
— Комсомольцы, товарищ майор, предлагают завести свой особый — Севастопольский боевой счет. Чтобы каждый знал, что в него внес, и весь полк это знал; придем в Севастополь — отчитаемся…
— Севастопольский боевой счет,— повторил Степанян, растягивая слова, будто нараспев.— Звучит, вроде бы звучит! Что скажешь, комиссар?
Кибизов, вижу, доволен, хотя от Ивана Васильевича я наслышан, что майор страсть как не любит, когда его обходят и что-то заранее с ним не согласовывают.
— В самую точку! — отвечает.— Идея хороша, только надо ее пошире взять: не для комсомольцев такой счет, а для всего полка. Вокруг партполитработу развернем, само собой — наглядную агитацию. Тут и пойдет доброе соперничество, пусть соревнуются звено со звеном, эскадрилья с эскадрильей…
— На том и порешим,— закруглил, припечатывая ладонь к карте, командир.— Считай на ближайшее время, комсорг, это для себя наиважнейшим делом.
— Да он хочет не просто помогать боевой счет вести, а сам его пополнять,— неожиданно вставил Кибизов.— Летать за стрелка рвется и на меня самого ссылается: дескать, не пропускаю такую возможность. Говорит, иначе хорошего контакта в политработе с летным составом не будет.
— А подготовка есть? — быстро спросил Степанян, и, по тону уловив, что вроде бы он относится к этому с пони-манием, я поспешил вставить:
— Так точно, товарищ командир. Летал уже — не подвел.
— Что ж, изредка комсоргу это нелишне, верно. Считай, что уговорил: когда утрясем все здесь, на земле, и дело пойдет на лад, вместе полетим. С собой возьму — будет полковой партийно-комсомольский экипаж. Глядишь, и на Севастопольский счет что-нибудь свое запишем. Как, товарищ Кибизов, одобряется?
Они рассмеялись и, кажется, даже не услышали моего «спасибо». …Случилось так, что примерно в то самое время, когда происходил этот разговор, боевой счет полка был уже открыт — можно сказать, авансом. Шестерка «Илов» под командованием Ефима Удальцова, выйдя в заданный квадрат, обнаружила шедший к Крыму немецкий транспорт. Он был вооружен, огрызался прицельным зенитным огнем, но, пикируя поочередно уже отработанным маневром — до малой высоты, группа поразила цель двумя прямыми попаданиями бомб. После второго захода все было кончено: замыкающий — «фотограф» запечатлел на пленке, как окутанный дымом транспорт, задрав нос, погружался в воду. В полевой лаборатории быстро изготовили эти снимки, и они пошли по рукам — еще мокрые, шершавые, словно извлеченные из самого моря, тускло блестевшего в кадрах.
— Чистая работа, оправдал свою фамилию Удальцов,— сказал Иван Васильевич Лапкин, парторг полка. И обратился ко мне: — Вот бы такой «квитанцией» подкреплять нам каждую страницу боевого счета. Вместо печати, чтоб комар носа не подточил. Давай-ка договоримся с начальником штаба…
Из этой мысли и родилась наглядная форма нашего Севастопольского счета — он стал как бы открытым дополнением к официальным штабным документам. Жаль, альбома тогда не удалось достать, пришлось обходиться папкой с тесемочками, куда вкладывали листы бумаги с резюме из боевых донесений и по возможности подклеивали фото (снимки, как известно, не всегда получаются даже в самой спокойной обстановке, а невыразительные, казалось мне, только портят картину).
Пожалуй, если бы услышал о подобном счете сейчас, мог бы воспринять все это с известным скепсисом: ну вот, еще одна дань организованной показухе. Слишком много позади разного рода ударных вахт, рапортов и счетов, примелькавшихся своим однообразием; иные даже продолжают жить в силу инерции. Но тогда мы только- только начали по-настоящему бить врага, и каждая, пусть самая маленькая в масштабах войны победа была овеяна романтикой преодоления тягостей потерь и отступлений, а уж освобождение Севастополя все черноморцы считали для себя делом святым. Соединение одного и другого отвечало общему настроению, вот почему наш счет вызывал интерес, привлекал, разжигал стремление отличиться. Его скромные листовки-странички помогали воевать, и это — я был уверен — настоящая политработа.
На аэродроме в Саках с утра клубами растекалась, почти не оседая, мелкая пыль. Отсюда действовали два штурмовых и один истребительный полки дивизии, появлялись тут и бомбардировщики других частей. Самолеты взлетали и садились весь световой день, перекрывая обширный морской район юго-западнее Севастополя, через который проходили гитлеровские коммуникации. Пыль покрывала лица, мучнисто въедалась в кителя и комбинезоны.
Вечером в бывшей своей эскадрилье, где я рассказывал техсоставу о первых записях в Севастопольском боевом счете, разговор зашел и об этом:
— Совсем мы здесь пропылились. Да и ты, комсорг, тоже хорош — хоть и в полку, с начальством рядом, выглядишь настоящим мельником.
— Эх, сейчас бы выкупаться! Между прочим, говорят, километрах в двух пруд есть.
Так заманчиво это было, что мыслью о близком пруде загорелись все. Только пожилой, степенный механик добродушно проворчал:
— Тю, оглашенные. Война, самолеты к завтрему еще не готовы, а они что выдумали.
Однако со старшим техником эскадрильи, против ожидания, удалось договориться.. Он разрешил, оставив в каждом экипаже дежурных и тех, кто занят неотложными работами, остальным ненадолго отлучиться:
— Чтобы не больше часа — одна нога здесь, другая — там, да потом это время делом наверстать!
…Когда мы вернулись, оказалось, что за мной при-ходил посыльный — вызывали в штаб полка. Побежал сразу туда, но не застал никого, кроме помначштаба, который заступил на ночную вахту. Выяснил у него, что меня расписали в боевой расчет полетов на завтра.
— Вместе с командиром, за стрелка в его экипаже?
— Нет, с лейтенантом Остапенко. А ты откуда знаешь, что командир полетит?
— Он сам мне говорил,— вывернулся я.— И обещал с собой взять.
— С командиром пойдет начальник связи полка. Других распоряжений не было.— Он дал понять, что больше объяснять ничего не намерен.
Кляня себя за отлучку на пруд, невольно вспомнил, как председатель колхоза в Старой Абаше, больше всего любивший, по-моему, угощать гостей, обязательно говорил, когда мы собирались купаться: «Зачем, послушай? Речка — для рыбы плавать, женщина — стирать, а место мужчины — за столом.— И хитро добавлял: — Если уж не при деле…» А наше дело, самое главное — война. И надо же было поддаться соблазну, из-за этой задержки все по-другому получилось — рассердился, наверное, командир полка.
Еле дождался утра, когда до летного состава довели боевую задачу. С рассветом воздушная разведка обнаружила немецкие корабли — несколько вымпелов, которые уже должны быть в достижимом для нас районе, двигаясь к Севастополю. На подходах к нему можно ожидать появления «мессеров» или «фоккеров» для прикрытия. Девятку «Илов» поведет майор Степанян.
— Все понял? — спросил меня Остапенко.— Командир хочет посмотреть нас в деле. С первой эскадрильей он уже летал.
— А почему, как думаешь, стрелком берет начальника связи? — спросил я, стараясь изобразить праздное любопытство: не мог же ему сказать, что командир полка обещал взять меня в свой экипаж.
— Тоже, видно, проверить хочет в боевой обстановке. Да и по чину это подходяще, сам знаешь.
Может, так оно и было, но все же, если бы не купание — столь желанное вчера, а сегодня казавшееся злополучным, глядишь, и удалось бы переговорить с майором, напомнить ему про обещание. Промашка с купанием испортила настроение, но от слов летчика стало на душе полегче.
Сообщение появились сначала на .
Комментарии (0)