Вылеты на морские коммуникации врага продолжались, и счет полка рос. И очень часто, оформляя его новый лист, я мог приписать внизу, отдавая дань должностному самолюбию: «Это сделали комсомольцы». Подклеил туда на отдельной странице и вырезку из свежей «Правды»: «В боях на морских коммуникациях черноморские летчики проявляли не только высокий моральный дух, смелость, настойчивость, но и новые тактические приемы, позволявшие эффективнее наносить удары.
Только за десять дней боев за освобождение Крыма они уничтожили более двадцати кораблей противника и стольким же нанесли повреждения… Нередко вражеский караван возвращался в Севастополь, не рискуя продолжать путь больше в данном составе кораблей. Многие из этих побед одержаны летчиками Героя Советского Союза майора Степаняна…»
7 мая началось сражение за Севастополь, и вся дивизия вместе с другими авиационными частями расчищала путь нашим войскам штурма — главным образом в районе Сапун-горы. За один день полк уничтожил много танков, артиллерийских орудий, дотов, и ночью была получена благодарность командующего штурмовыми войсками П. К. Кошевого, будущего Маршала Советского Союза, за мастерские боевые действия в поддержку наступления. Рассказывая об этом в эскадрильях, мы приводили его слова: «Сапун-гору взяли «Илы»!» Наверняка здесь было преувеличение, но из песни слова не выкинешь, эту благодарность записали под новыми — . «сухопутными» цифрами боевого счета.
Более восьми месяцев удерживали советские войска Севастополь в 1941-1942 годах под непрерывными атаками превосходящих сил гитлеровцев. Теперь роли переменились, но уже не месяцы, а всего два дня понадобилось нашим наступающим частям, чтобы вымести захватчиков из города. Так изменилось соотношение боевой мощи и опыта, таким всесокрушающим был порыв пехотинцев, моряков, летчиков, танкистов: мы долго шли сюда, к героической столице Черноморского флота, : и каждый горел желанием скорее ее освободить.
9 мая, вылетев очередной раз для штурмовки отступающего врага, летчики увидели Красное знамя над полуразрушенным круглым зданием панорамы Севастопольской обороны 1854 года — знамя победы. Разбитые гитлеровцы — те, кому удалось избежать пленения в городе, бежали к Херсонесскому маяку, на далеко уходящий в море мыс, надеясь, что смогут эвакуироваться. Командование противника, собрав все, что оказалось под рукой, бросило сюда свои военные корабли и транспорты из портов западного Черноморья.
«Севастополь взят! Отсалютуем победе новыми точными ударами по кораблям врага!» — на ближайшие дни это должно стать, сказал майор Кибизов, боевым девизом полка. За ночь мы успели написать несколько таких лозунгов, и с одним из них рано-рано утром я пришел к штабной палатке, чтобы приладить его на заметном
месте. Командир полка был уже там. Чуть прищурившись, он молча — мне показалось, иронически — оглядел плакат, но потом сказал весело и с несомненным одобрением:
— Салют, значит? Как в Москве, но по-боевому?
— В Москве еще, думаю, будет салют, товарищ майор. Когда очистим Херсонес…
— Да, для этого уже пробил решающий час. Или они уйдут на кораблях, пусть даже не все, или мы их не пустим.
Такой выбор — последняя точка, можно сказать, всей Крымской операции.
— Хорошо бы, товарищ командир, чтоб получился восклицательный знак!
Степанян улыбнулся: — Вот и поставь его на своем лозунге, там, по-моему, именно восклицательного знака не хватает. Когда собрался, сделав все, уходить, командир остановил: — Подожди, комсорг, есть еще вопрос. За мной ведь должок остался — не забыл, что обещал тебя в полет с собой взять? Можешь готовиться, а то и в «салюте» не поучаствуешь…
На сей раз вылетели всем полком, одновременно действовал и 8-й гвардейский — удар наносила дивизия в целом. Наш маршрут был избран так, чтобы выйти к Херсонесскому рейду с моря. Впервые мне довелось видеть над целью сразу столько самолетов. Они заходили с разных высот, по сходящимся направлениям — похоже на кружащий рой, но воля и расчет ведущих придавали этому, казалось бы, стихийному кружению строгую осмысленность и целесообразность. То был уже выверенный опытом «слоеный пирог» атаки, позволявший преодолеть, подавить сопротивление врага. А силы у него были немалые: военные корабли, прикрывавшие несколько транспортов, открыли ураганный зенитный огонь. Еще на подходе к ним один из штурмовиков, летевший ближе к берегу, вспыхнул от прямого попадания и, растягивая за собой черную ленту шлейфа, резко пошел вниз…
— Приготовиться! Наша группа атакует сторожевик и БДБ,— приказал командир.
Эти корабли стояли на рейде отдельно, защищая с моря огромный транспорт, к которому прорывались гвардейцы — их вел, как мы знали, Николай Пысин. Вышли на боевой курс, и Степанян первым круто свалил штурмовик в пикирование. Все слилось в стремительном рывке вниз, к цели,— до того, ощутимого лишь особым чувством летчика мгновения, когда кажется, что самолет вот-вот врежется в косо надвигающуюся палубу, на которую, словно ветром их сдувает, падают люди… Две бомбы были положены прямо в корабль, и едва командир успел, вырвав машину из пике, бросить ее в сторону, раздались сильные взрывы.
Рассмотреть, однако, все это было некогда: с правого борта передо мной открылась ближняя БДБ, откуда пулеметными очередями стали бить по нашему . Развернул туда турель и стрелял, стрелял, пока она оставалась в прицеле…
Уходили, прижимаясь к воде. Над морем группа собралась, поднялась выше, и теперь можно было оглядеться. Вдали на рейде, будто через перевернутый бинокль, обрисовались в миниатюре подробности утихающего боя: горел транспорт, даже на расстоянии, из-за которого корабли представлялись не больше спичечного коробка, были заметны его крупные размеры; уходил в воду, задрав нос, сторожевик; рядом, застилая его, косо растягивался дым — там, пожалуй, располагались быстроходные баржи; ближе к берегу стояли еще два транспорта поменьше — судя по всему, целые и невредимые.
— Как самочувствие, комсорг? — спросил Степанян. До меня, отрешенного в тот момент от всего, кроме этой картины, не сразу дошел смысл вопроса.— Ты что там молчишь?
— Извините, товарищ командир. Все в порядке. Повреждений сзади у нас нет. Вижу, что сторожевик и большой транспорт точно доконали. Здорово вы попали!
— А как БДБ? Между прочим, это твои комсомольцы били!
Что ответить? Ничего другого не заметил, только успевал сам стрелять. Пришли на ум слова парторга Лапкина: «В основном разглядывать придется хвост самолета…» Может, он в чем-то был и прав, наш Иван Васильевич?
— Хорошо пробомбили,— продолжал командир (надо же, все сумел охватить своим взглядом!).— Одну БДБ тоже поразили прямыми попаданиями…
Назад летели через Севастополь. Дважды прокатился по нему тяжелый каток войны — город лежал в руинах.
Больно сжалось сердце: внизу преобладали черные тона, а ведь был он белокаменным, веселым и чистым, как утреннее летнее небо.
— Смотри и запоминай,— снова включился Степанян.— И расскажи об этом всем комсомольцам, кто не видит. Пусть знают, злее будут воевать.
В тот день наши эскадрильи продолжали летать к Херсонесу, и на следующий день тоже — добивали плавсредства, на которых гитлеровцы еще рассчитывали хоть что-то эвакуировать. А в ночь на 12-е советские войска окончательно сокрушили сопротивление врага и очистили последнюю пядь крымской земли, захватив много пленных, боевой техники и других трофеев.
На все это довелось поглядеть самому — меня назначили в группу, которая поехала туда, чтобы уточнить результаты боевой работы штурмовиков.
Сообщение появились сначала на .
Комментарии (0)