Нашей дивизии выпало штурмовать Феодосию, где под плотным зенитным щитом противник сосредоточил отряд торпедных катеров и БДБ — эти низкобортные, живучие, беструбные корабли с пятидюймовыми пушками и зенитками на борту были специально построены в свое время для вторжения в Англию и неизвестно почему, может быть для маскировки, названы тогда баржами.
Днем они отстаивались у причалов, ощетинившихся «эрликонами» — скорострельными зенитными автоматами, а ночами выходили в Керченский пролив. Первые же вылеты показали, что бить в порту по таким кораблям очень трудно. БДБ и зенитки с причалов устанавливали перед самолетами завесу огня, не давая подойти для прицеливания. А в торпедные катера, маневренные «люрсены» — тем более попробуй попади!
Летчики бесстрашно пикировали до высоты четырехсот метров (это была установленная граница, ниже считалось — верная гибель), но в самую последнюю секунду, пока падали бомбы, катер успевал отвернуть в сторону. Налет за налетом не приносили заметного успеха, на аэродроме становилось все больше пустых капониров. Летчики ходили хмурые, кто-то даже пустил в оборот такое определение: «полеты смертников». Когда об этом стало известно капитану Г. Н. Кибизову, замполиту полка, которого по привычке еще называли комиссаром, он собрал коммунистов и комсоргов эскадрилий:
— С упадническими настроениями надо кончать! Давайте принимать меры…
Горечь и боль рождали не столько потери, которые на войне неизбежны, сколько их видимая бесполезность. Особую злость вызывала вражеская листовка, сброшенная над расположением дивизии. «Бить с воздуха по немецкому торпедному катеру,— издевались гитлеровцы,— все равно что из пистолета стрелять по блохе».
— Ну подожди, мы тебе покажем блоху! — горячился темпераментный младший лейтенант Александр Гургенидзе.
— Мы тебе подкуем блоху!
— Подковать—для этого нужно умение левши,— охлаждал его пыл командир эскадрильи.— А мы пока действительно не умеем топить катера. Но научимся, должны!
Только теперь, на переломе войны, морская авиация возвращалась к ударам по своим основным целям — кораблям, а опыт был или потерян, незнаком новому поколению летчиков, или нужен был совершенно иной. В штабе дивизии и полках искали, обдумывали новую тактику воздушной атаки. Хотя до аэродромных «низов» доходило очень немногое, участившиеся в вечерние часы занятия летного состава и вылеты на оборудованный неподалеку учебный полигон подсказывали: что-то готовится.
Ранним утром одного из тех дней Юсуп Акаев, едва появившись на стоянке эскадрильи, неожиданно предложил:
— Давай-ка, комсорг, слетаем с тобой сегодня на . Если, конечно, боевая работа будет. Судя по погоде, думаю, скоро дадут вылет. Согласен?
Еще бы не согласен; да я столько ждал такой возможности! Даже в жар бросило от неожиданности. Но как же это?..
— Я стрелка вашего только что видел — он вроде бы сам готов. Со шлемофоном и комбинезон уже натянул.
— Знаю. Да не в этом дело, мы с ним еще налетаемся. Есть тут идея, и командир ее одобрил.— Юсуп как-то загадочно улыбнулся.— Наперед рассказывать не хочу, считай, что из суеверия.
За приметы держатся в эскадрилье многие… Однако и другая примета известна: боевой рейс с «чужим» стрелком, будь то хоть сам начальник связи полка, удачи не сулит. Так что о суеверии — это Акаев скорее всего заливает. Но, если не шутит о главном — что полетим на задание, то остальное мне все равно…
Как и предполагал Юсуп, облачность поднялась, и мы взлетели большой группой — всеми наличными экипажами эскадрильи. Опять туда же — на Феодосию. Ушли в море, набрали высоту… Далеко видно отсюда, и везде, насколько хватает глаз,— водная равнина. Утомительно однообразен и наш полет: ровно гудит мотор, справа и слева, словно привязанные, выстроились «Илы». Бегут, равномерно бегут минуты, ничего не происходит. Смотрю на море, оно кажется с этой высоты равнодушным, лишенным той жизни, которую придают ему волны, выстуженным.
Невольно трогаю застегнутую на груди «капку» — резиновый жилетик, осмеянный полковыми острословами, как совершенно лишний, но обязательный для каждого в морском полете: соприкасаясь с водой, «капка» надувается автоматически. Да, море хорошо с берега и не в такой холод. Но к чему сейчас эти мысли, прочь все, что отвлекает, вот-вот мы выйдем на траверз Крыма…
Наконец разворачиваемся и, пересекая лобастый срез берега, летим дальше над крымской землей. Командир решил атаковать базу с тыла, гитлеровцы, скорее всего, привыкли к штурмовкам со стороны моря, изготовились.
Ожидание, копившееся долгое время полета, стало пре-дельно острым, наполняя сознание азартом, жаждой боевой удачи.
— Атака!..
Феодосийский порт — вдали перед нами. Перегибаясь через борт кабины, на мгновение окидываю взглядом смутные очертания бухты. Наш «Ил», словно с горы, скользит вниз, набирая скорость. Еще вижу, как, перестроившись, заходит вслед другая группа, и тут же на меня опрокидывается небо над задранным хвостом — пикируем.
Вот теперь нас заметили с земли: вокруг все гуще ложатся разрывы, заполняя воздух, но самолет рвется прямо в это пекло по невидимой нити боевого курса, только угол атаки становится все круче…
У меня сохранился фотоснимок, сделанный с большой высоты замыкающим группы,— только такая «визитная карточка» штурмовки и могла служить подтверждением ее результатов. Вдоль полукруга береговой черты с раскрытыми, без крыш, коробками зданий и нагромождениями развалин — свидетельствами прежних бомбежек, кучно поднялись, затянув причалы, дымы — местами белые, похожие на распушенную вату, местами темные, как грозовые тучи, готовые вспыхнуть огнем.
В северной части порта, оставшейся в стороне от нашей атаки, отчетливо видны у пирса три пришвартовавшиеся ВДВ. Да в акватории бухты — расходящиеся, еще пенящиеся круги от бомб, которые явно легли «в молоко», мимо. И лишь ближе к центральному причалу разгораются робкие язычки пламени на окутанном паром корабле, класс которого трудно определить… Уж не помню точно, как было после возвращения, но, наверное, по этой съемке в штабе без скидок на сомнение могли зафиксировать всего одно прямое попадание.
Сообщение появились сначала на .
Комментарии (0)